Прасковья Федоровна Махина подростком оказалась на передовой линии фронта. В те годы ее звали Паша Толкачева. Она прошла путь от Дона до самого Берлина санинструктором в противотанковом стрелковом дивизионе. Потом воспитала троих детей, объездила весь Северный Кавказ в качестве жены военнослужащего, налаживая скромный быт.

В последние годы Прасковья Федоровна жила в Сосновом Бору с младшей дочерью и ее семьей. В ноябре 2016 года она ушла из жизни в возрасте девяноста двух лет.  

На семидесятую годовщину Великой Победы волонтеры проекта «Перерыв на войну» совместно с редакцией журнала «Аврора» успели взять у героической женщины интервью и записать ее историю, приведенную ниже от лица Прасковьи Федоровны.

Большая семья

Нас у родителей было пятеро, я – вторая по счету дочь. Мы жили в селе Дроздовицы¹: папа, мама, старшая сестра Таня, я и младшие – сестричка Наташа, братья Саша и Володя.  

Наш отец, Федор Яковлевич Толкачев, служил в системе народного образования. Мама занималась домашним хозяйством. Она была совсем простая женщина. Зато отец – далеко не простой. Есть семейная легенда, согласно которой мой дедушка по отцу, в жилах которого текла цыганская кровь, был деревенским колдуном. Он заговаривал болезни, снимал порчу и сглаз – а мог и сам навести! Его в селе побаивались, но уважали. Поэтому когда он пришел сватать за своего сына мою мать, Меланию Николаевну Грищенко, ее родители не смогли отказать такому человеку и выдали дочку замуж. А она на тот момент совсем молоденькая была (не старше, чем я на фронт угодила). Когда в дом пришли сваты, «невеста» на огороде играла в куклы!  

Папа был героем гражданской войны. После войны его, парнишку с четырьмя классами образования, отправили учиться в Ленинград, в институт Политпросвета². Получив диплом, отец был назначен директором техникума в городе Урюпинске, и мы туда переехали. Мне тогда было десять лет.

Мама образования не получила, поэтому мечтала, чтобы мы выучились. Но я тоже из-за войны осталась необразованной. Моим братьям и сестрам повезло больше.

Как попадали на фронт шестнадцатилетние дети

Я очень хотела стать врачом. Но не успела школу закончить, как война началась.

Когда папу призвали, мне было шестнадцать лет. В Урюпинске была размещена 57-я стрелковая дивизия Юго-Западного фронта. Военкомат осаждали юноши и девушки, желающие попасть на фронт. Я тоже решила стать добровольцем и записалась на шестимесячные курсы фронтовых медсестер при медицинском училище.

Никакого страха не было. Мы шли воевать вместе с подругой Ниной. Скажу честно: не последнюю роль сыграло и то, что на фронте, по слухам, каждый день кормили, а девушкам-призывникам выдавали новенькие сапоги и юбки.

Нам было по шестнадцать лет, а таких в военкомате не брали – пришлось подделывать метрики, исправлять 1925 год рождения на 1923 год. Так мы стали «восемнадцатилетними», нас зачислили, и мы ушли вместе с действующей армией.

Одумались – но поздно!

Я, конечно, тогда не знала, что мама попытается меня догнать и вернуть. Вот она приходит в тот день с работы, а младший братик Шурка ей говорит: «Мама, Паша воевать ушла!» Мама в чем была, в том и выбежала из дома. Прошла пешком три деревни, но полк, конечно, не догнала. Пришлось ей вернуться домой, к младшим детям…

Мама просто с ума сходила – как я там? А я вернулась в родительский дом только после войны, замужней и с маленьким сыном на руках, уже совсем другим человеком.

А тогда – мы с Ниной быстро устали, мы ведь в пехоте были, и выдохлись. Да и матерей жалко стало. Посоветовались и решили, что нужно возвращаться. Дождались, когда полк разместился на отдых, и попросту сбежали! Вот просто взяли и пошли домой.

Шли, шли, услышали какой-то шум, обернулись. А там, как в сказке: пыль столбом – за нами погоня! Мы испугались, начали стучать в ворота ближайшего дома. Хозяйка нас впустила, пожалела и спрятала на сеновале. Там нас и нашел рассерженный старшина. Снял свой армейский ремень и выпорол обеих. Потом посадил на свою лошадь, одну впереди себя, другую позади, и привез обратно в часть. Мы даже и не подумали, что нас могли расстрелять, как дезертиров, по законам военного времени.

После войны, уже много лет прошло, меня окликнули на улице. Оборачиваюсь – высокий однорукий мужик бежит ко мне, обнимает, плачет. Это и был тот старшина!

Первый бой

Впервые нас «обстреляли» на подступах к Дону. И с того дня непрерывно стреляли, бомбили. Бои не прекращались ни на один день, нервы были на пределе. Никаких поблажек для девушек не было. Наоборот, на привалах солдаты падали без сил, а мы, девушки-санинструкторы, еле живые, перевязывали их раны, обрабатывали стертые до крови солдатские ноги.

За обедом, когда слышала визг снаряда, я думала только об одном: убьют, и каша останется недоеденной! А когда у меня над головой раздавался рев бомбардировщика, я падала, закрывала голову и бормотала скороговоркой: «До свидания, мама, до свидания, папа… Таня, Наташа, Саша, Володя…»

Верила: если успею перечислить всех домочадцев, то останусь жива.

 
П.Ф. Махина. Берлин, 1945

На войне находилось место и для курьезов

Как-то раз начался обстрел, я выскочила из блиндажа. Рядом снаряды рвутся, кто-то куда-то бежит, кричит: «Сестричка, скорее!» Я ухватилась за протянутую руку, прыгнула в грузовик. Весь день под непрекращающимся обстрелом перевязывала раненых бойцов.

Когда бой закончился, ко мне подошел офицер и спросил, как меня зовут и из какой я части. Я не смогла ответить ни на один его вопрос. Тогда он привел меня в штаб полка. Там я узнала, что по всей линии фронта ищут без вести пропавшего санинструктора, которого, очевидно, взяли «языком».

Пришли командир полка с замполитом. «Почему без разрешения оставили свою роту?» – «Я раненых перевязывала», – оправдываюсь, чуть не плача. «А если бы к немцам в плен попала?» – «Я же ничего не знаю!»

Замполит задал мне еще несколько вопросов и убедился, что я и вправду не владею никакими важными сведениями.

«Ну, достаточно было выяснить, из какой ты роты…» – «Я не знаю!» – «А кто командир полка?» – «Командир… с усами…»

Замполит посмотрел на меня, да и рукой махнул.

Еще такой был случай. Когда начались заморозки, солдат перевели на зимнюю форму одежды. В новом обмундировании сразу завелись вши. Солдат отправили в баню, а обмундирование – в дезокамеру.

Поскольку термометр на дезокамере был неисправен, к ней приставили меня. Фельдшер объяснил, как отличить «хорошо прожаренную» одежду: когда она станет на ощупь, как накрахмаленная, тогда пора вынимать.

Я стою у печки с палкой в руке, периодически проверяю, прожарилась ли солдатская одежда. На минуту отвлеклась, открываю заслонку – а там пламя! Так сгорело все обмундирование, и осталась часть зимой на переднем крае раздетой. Солдаты, голые, хохоча, выбегали из бани, хлопали меня по плечу. «Благодарили» за то, что я их «прожарила»! Опять замполит грозился под трибунал меня отдать – заступились, пожалели…

Потом я таким же образом сожгла катетеры, которые должна была простерилизовать. Моя старшая дочь однажды в шутку сказала: «Мама воевала, как Чонкин!»  

Да, промахи у меня, конечно, случались по неопытности – но ведь и спасенных было много! Меня вообще в нашей части любили и уважали. Называли ласково: «Гвардии Паша». Я не помню, чтобы хоть раз кто-нибудь выругался матом в моем присутствии. И когда мама, не дождавшись моего письма, написала лично командиру части, ей ответили бойцы. «Благодарим за дочь, – писали они матери. – Когда будем жениться или «обмывать ножки» своих первенцев – первый тост поднимем за Пашеньку!»

Первая награда – и путевка в партию

Свою первую боевую награду, медаль «За отвагу», я получила после взятия города Чертково. Я тогда вынесла на себе из-под огня двадцать семь человек.

Потом были другие «жаркие» бои: за Днепр, за Вислу, за Одер, за город Миллерово. Были и другие медали, и даже ордена, но эта первая медаль мне дороже всего.

На фронте я в партию вступила. Вместе со мной приняли еще нескольких человек. Партийная ячейка собиралась в окопе. Помню, сидят люди в штатском со строгими лицами, задают нам вопросы. Проверяют нашу политготовность. Всех сочли достойными. Приняли они нас в партию, поздравили, ушли. И тут же мы слышим свист и грохот: их всех снарядом накрыло!

Люди, которые мне дали «путевку в партию», погибли в тот же день. Только протоколы уцелели.

Единственную любовь я встретила на фронте

С мужем Сашей, Александром Петровичем Махиным, мы познакомились в 1943 году. Наша дивизия стояла под Одессой. На фронт приехал цирк. Там был настоящий клоун – я впервые его увидела! Он дурачился, разыгрывал смешные сценки, а под конец подошел ко мне (я сидела в первом ряду) и преподнес букет цветов. Я взяла цветы, и в моей руке оказались только стебли! Клоун подрезал их. Все расхохотались, а я от обиды чуть не заплакала. Мне посочувствовал синеглазый красавец-офицер – это и был мой Саша.

Потом война развела нас в разные стороны, а в 1944 году под Одером наши судьбы опять пересеклись. Меня назначили санинструктором в 128-ой артиллерийский полк. Саша был там начальником штаба дивизиона. Мне было девятнадцать, ему – двадцать три. Так мы снова встретились, чтобы больше уже не расставаться.  

Самый тяжелый бой

Самым тяжелым в своей жизни считаю бой за Одер. Наверное, за всю историю войны он был одним из наиболее трудных. Небо над головами было черным от «мессеров». Много там солдат погибло.

Помню, бегает моя подруга Клава, радистка (у нее буквально на шее – две больших катушки с проводом), в растерянности побегает к моему Саше: «Товарищ капитан! Что делать? Куда девать катушки?» Надо было переправляться, а как? Страшно, холодно, и постоянный этот визг снарядов.

Вся артиллерия была на конной тяге. При переправе убили лошадь, утонула пушка. Люди ныряли в холодную воду, чтобы ее достать, и мой Саша нырял. Наконец, подняли со дна Одера… не одну пушку, а две!   

При форсировании Одера наша артиллерийская дивизия с трудом удержала трехкилометровый плацдарм, который простреливался и с суши, и с воздуха. Солдаты, запаниковав, стали было отступать, но путь им преградила ледяная река. И тогда Саша сумел удержать солдат, показав личный пример мужества и героизма. За этот бой он был награжден орденом Красной Звезды. Меня же контузило снарядом, но я не покинула воинскую часть, боясь отстать от своей части и разминуться с Сашей. Мы так и не расставались до самого Берлина.

Судьбы подруг

Много потерь было, конечно. Нина, с которой мы вместе ушли на фронт, с войны не вернулась. Погибла она так. Наши бойцы, попавшие в окружение (Нина была среди них), залегли в ДОТе. Когда фашисты вплотную подошли, солдаты подорвали гранатой и их, и себя. А перед этим Нину через амбразуру выпустили. Она была маленькая, худенькая, могла убежать и спрятаться. Но Нина решила восстановить прерванную связь. И поползла под обстрелом к рации... Когда ее нашли, она лицом ко льду примерзла. А в руках сжимала разорванный провод.

Вторую мою подругу, радистку Клаву, немец танком давил – развлекался, как кот с мышкой! Представляете – гоняется танк по полю за девочкой! А мы все видим, но ничем помочь не можем. Клава успела добежать до окопа и прыгнуть в него. Танк несколько раз проехал над ней, заутюжил землю. Ну, думаем, все! Немец уехал, и бойцы побежали выкапывать Клаву. Она была жива, хоть и очень напугана... Но потом и Клава погибла, уже не помню, в каком бою.  

Меня же словно цыганский дедушка оберегал! В это трудно поверить, но за всю войну, которую я прошла в противотанковом стрелковом дивизионе, меня ни разу не ранили! И я ни в кого не стреляла. Под пулеметным огнем, пригибаясь, бегала по полю, на плащ-палатке вытаскивала из-под обстрела раненых. Резала на них дымящуюся одежду, перевязывала раны, тащила в медпункт. Бывало даже так, что раненого на моих руках добьет пуля, а у меня ни царапины.

Одно из самых ярких событий войны

Когда мы уже подходили к Берлину, наш полк остановился на привал на старинном кладбище. Там были красивые мраморные памятники и склепы с ангелами, вычурными крестами. Я бродила по кладбищу, с интересом все рассматривала, и вдруг услышала какие-то жалобные звуки. Это был грудной малыш, мальчик. Он лежал прямо на могильной плите и плакал. Я взяла его на руки и отнесла в наш блиндаж. И заботилась о нем, пока мы не вошли в город.  

Когда мы оказались в Берлине, командир велел отдать найденыша местным жителям. Со мной пошли два автоматчика. Мы спустилась в подвал жилого дома, в котором было бомбоубежище. Там сидели напуганные местные жители – женщины, дети, старики. Солдат, который знал по-немецки, сказал им, что мы нашли немецкого мальчика, и я передала ребенка одной из женщин. Тут ко мне подошел пожилой немец, встал на одно колено и стал чистить мой сапог, глядя мне в глаза снизу вверх. Мне до сих пор трудно сказать, что это было: благодарил он меня за спасение ребенка или демонстрировал свое унижение.

Война закончилась

В мае 1945 года мы с Сашей расписались на Рейхстаге в Берлине. Несколько дней Берлин словно лихорадило. Когда весь командный состав отправился на Потсдамскую конференцию, мы с девчонками сидели в старинном склепе. Смотрели на огонек свечи и шептались, делились планами на будущее.

Вдруг мы услышали чьи-то быстрые шаги, а затем – радостный голос Саши: «Девчонки, война закончилась!»

Возвращение

После войны мы с Сашей прибыли в Москву и расписались в ЗАГСе. У Саши с войны на память остались два осколка: один – в голове, другой – в легком. Поэтому ему пришлось лечь в госпиталь. А я поехала к родителям мужа, Махиным, в деревню Субботино ³.

Было время летнего сенокоса. Я шла пешком от станции, в гимнастерке и пилотке, с вещмешком. Женщины выбегали навстречу – многие еще не дождались ни мужиков своих, ни известий от них. В каждом селе устраивали маленький митинг, и я с самодельной трибуны рассказывала о войне и о Великой Победе.

Дошла до деревни Субботино (она была большая, на пятьсот дворов) и оказалась на берегу реки. Надо было ее переплыть или перейти вброд. Но я побоялась – не столько реки, сколько незнакомых людей, Сашиных родных. Переночевала на противоположном берегу в чужом доме (нас, фронтовиков, везде охотно привечали). Хозяева отправили мальчишку сообщить моим свекрам, чтобы те меня встретили. И рано утром за мной пришли Сашины родители и старшая сестра Мария.

Почти все Сашины братья и сестры либо умерли до войны от оспы, либо погибли, – к окончанию войны из семерых детей у стариков остались только Саша и Мария. Она и перенесла меня на спине через реку (я была худая, как перышко).

В доме свекров родился мой сын Сашенька. Когда он немного подрос, я оставила его у дедушки с бабушкой и вернулась к мужу, который все еще служил в Берлине.

Потом Сашину часть отозвали назад. Многие военнослужащие волокли целые тюки с барахлом, даже мебель и ковры вывозили из Германии. А мы с мужем возвращались домой практически налегке. У нас были один чемодан с личными вещами и детская кроватка для Сашеньки. Кроватку мне подарила в Берлине квартирная хозяйка, после того, как получила письмо от своего сына, который писал, что находится в плену в Сибири, и обращаются с ним хорошо.

Наступила весенняя распутица, машины начали вязнуть в грязи. Тогда мой муж приказал бросать под колеса тряпье и первым открыл свой чемодан.

Нелегкая послевоенная судьба

А потом нас «мотало» по гарнизонам, по всему Северному Кавказу. Одна дочь в Грозном родилась, другая – в Буйнакске. Как и многие жены военных в те годы, я не работала, занималась домашним хозяйством. Нелегко было прокормить и одеть троих детей, но жили мы хорошо, дружно, и для счастья всего хватало. Дети радовали, учились на «отлично». Когда Сашу перевели в Майкоп, нам дали двухкомнатную квартиру со смежными комнатами. Для нас это хоромы были!    

Вскоре Сашу демобилизовали. Он дослужился до майора, когда началась реорганизация армии. Массовая демобилизация стала трагедией для многих военнослужащих. Саша тяжело переживал отставку, его мучили бессонницы. Я каждую ночь слышала, как он ходит по кухне из угла в угол, курит одну папиросу за другой…

Потом он бросил курить – врачи велели, у него ведь осколок был в легком. Но и это не помогло: Саша вскоре умер, а я осталась вдовой в тридцать восемь лет.   

После смерти любимого мужа я вышла на работу. Устроилась в больницу медсестрой, по совместительству была уборщицей, прачкой, маляром. Мне удалось не только вырастить детей, но и дать им высшее образование.

Сейчас у моих трех внучек тоже высшее образование, у одной даже ученая степень. Это то, чего больше всего на свете хотела моя мама для своих детей. А теперь все ее внуки и правнуки – образованные люди.

В шестидесятые годы, когда дети уехали (сын – в Москву, дочери – в Ленинград), я забрала к себе сестру мужа Марию. Она жила у меня до самой смерти и нянчила моих внучек, как когда-то Сашеньку.

То, что не «отпустит» никогда

Есть ли у меня какая-то заноза, оставшаяся со времен войны? Да, есть.  

Помню, после одного боя меня отправили перевязывать раненых. Их было много, в том числе и тяжелых. Вдруг поступила команда сниматься с места, и мне тоже велели садиться в машину и ехать. Я спросила: «А как же раненые?» Какой-то офицер ответил, что о раненых позаботятся, а мой долг – выполнять приказ. И мы уехали.

И вот уже столько лет эта мысль не дает мне покоя: что стало с теми ранеными, забрали их или нет?     

^1. Село в Гродненском районе Черниговской области. 
^2. Впоследствии – институт культуры им. Н. К. Крупской.
^3. Деревня Лукояновского района Горьковской области.

Анастасия Башмакова, редакция журнала «Аврора»

.