Виталий Николаевич Летушев — ребенок блокадного Ленинграда, с детства пишет стихи. В 2017 году был удостоен премии — гран-при конкурса «Золотое перо».

Виталий Николаевич родился до войны в 1939 году, он является представителем последнего поколения, которое помнит войну. Еще до войны дети играли «в телефончики»: брали катушку из-под ниток, к ней привязывали нитку, к другому концу привязывали спичку, клали ее в спичечный коробок, начинали крутить катушку — нитка натягивалась, проскальзывала и дребезжала в коробке. При этом маленький Виталик объявлял: «Внимание! Внимание! На нас идет Германия!» А мама говорила: «Да что ты? Успокойся. Никто на нас не идет».

Когда началась блокада, было уже не до игр. Лежали в постели: Виталик, младший братик и мама. Есть нечего. Голод. Холод. Однажды мама взяла братишку и положила рядом с постелью. Виталик удивился: «Мама, ему же там холодно. Он замерзнет!» На что мама ответила: «Нет, он уже умер».

                  Святое имя 

Братишка мой, я в книге памяти
Твое святое имя отыскал.
Не выжил ты в блокадной замети,
Под вой сирен и голода оскал.

Воображеньем не восполнится
Блокадной детской памяти урон.
А голова как будто звонница,
И тихо льется поминальный звон…

Я помню — нас спасала мамочка,
Бомбежкам и пожарам нет числа.
Как нас двоих она на саночках,
Теряя силы, сквозь метель везла.

Изжеваны пустышки-сосочки —
Болезни, голода не вынес ты.
Где похоронен ты, где косточки?
Где поклониться, положить цветы?

Твоей нет даже фотографии,
Твой образ стерся в памяти моей.
Роятся в мыслях эпитафии,
И стынет боль далеких жутких дней…

Маленьким детям до годика, помимо ста двадцати пяти граммов хлеба, также давали по карточкам маленькую бутылочку молочной смеси. Как только братишке исполнился год, смесь выдавать перестали. Он умер, когда ему было чуть больше года.

Мама уходила в булочную за хлебом. Виталик оставался один дома, укутанный в одеяло и подушки. Как правило, когда уходили из квартиры, двери не закрывали, поскольку не знали, вернутся или нет. Однажды мама в очередной раз ушла в булочную, Виталик остался один дома.

Вдруг открылась дверь. Зашли двое…

         Незваные гости

С годами вижу все ясней
И ярче случай из блокады,
Из полумертвых стылых дней,
Из голода и канонады.

Забыть бы и не вспоминать,
Но этому не позабыться.
Открылась памяти тетрадь,
Трепещет черная страница.

Однажды мама в магазин
Ушла, ступая еле-еле.
Во всей квартире — я один
Сижу в подушках на постели.

Как будто бы из-под земли,
Как привидения, без стука
Мужчина с женщиной вошли,
Остановились и — ни звука.

Я, кажется, ее узнал,
Но злым огнем глаза горели.
Идут ко мне, он нож достал
И прячет за полой шинели.

Наверно, дрогнула она —
Остановить его пыталась.
Но снова жуть и тишина
Сменили вспыхнувшую жалость.

А сердце детское мое
Как птица пойманная бьется.
Не люди — хищное зверье,
Оскалившись, ко мне крадется.

Конечно, страшно стало мне,
Соленые душили волны.
В зловещей этой тишине
Я крик услышал — свой, безмолвный.

Они, молчание храня,
Передо мной остановились.
Звериной лапой он меня
Вот-вот сразит, но…
                        дверь открылась.

И мама в комнату вошла.
Потупились, смутились лица.
Но ведь она не поняла
Того, что здесь могло случиться!

Все стали утешать меня.
О чем-то говорили вместе,
Фашистов-извергов кляня,
Толкуя фронтовые вести.

Но, наконец, они ушли.
Пред тем любезно попрощались
И нож тот страшный унесли,
Лишь грязные следы остались.

Не знаю даже, почему,
Но маме я тогда — ни слова.
Ведь объяснения всему
Не дашь, — а время так сурово.

Тогда я был и глуп, и мал,
Их больше никогда не видел.
А, может, видел — не узнал,
А, может, Бог их покарал…

Как знать, возможно, обо всем
Тогда же мама догадалась,
Но ни тогда и ни потом
Мне в той догадке не призналась.

Мама Виталика, Екатерина Павловна, работала швеей. В блокаду она иногда брала сына с собой на работу. Мальчик сидел на верстаке. Другие работницы говорили: «Пройди к начальнику, он хочет тебя угостить». Виталик проходил по длинному коридору в кабинет маминого начальника, и тот давал ему ложечку каши на блюдечке. Мальчик шел обратно и ел кашку. Так было несколько раз.

Однажды мальчик пришел, но начальник уже ничего не дал. Потом Виталик перестал ходить к нему, а через некоторое время сказали, что начальник умер от голода.

  Дети блокадного Ленинграда

Пред войной рожденные дети,
Много лет нам уже сейчас.
Мы не все уцелели на свете —
Ведь блокада растила нас.

Колыбельные — вой сирены,
Взрывы, дым, огонь — не в кино.
Отлетали и падали стены —
Выживали мы все равно.

Мы росли, как живые тени, —
Голод с нами в прятки играл,
Создавая в то жуткое время
Пискаревский мемориал.

Мы покорно несли страданья,
Нам казалось, эта война —
Нескончаемое состоянье,
Что была и будет она.

Вечно ждать будем маму с хлебом,
Письма редкие от отца,
В страхе жить под пылающим небом,
И не будет войне конца…

Отгремели грозные годы,
Но тревожат память они.
Дети, внуки цветами природы
Вырастают в мирные дни.

Им привычно чистое небо
И красивые города,
Много света, тепла, вдоволь хлеба,
Будто так и было всегда.

Пусть повсюду лишь так и будет —
Мир и счастье детям Земли!
Только сердце уже не забудет,
Как в блокаду тогда мы росли.

Позже мама определила Виталика в детский сад, который из-за бомбежек был перенесен в подвал дома на Ковенском переулке. Один из эпизодов детсадовской жизни лег в основу следующего стихотворения.

        В блокаду

Воспаленные дни блокады…
Угасал наш очаг — детсад.
Знали мы, что фашисты-гады
Задушить ленинградцев хотят.

Дождь свинцом отупело капал,
Блики огненные в окне.
Корки хлеба брошены на пол
Однокашником под ноги мне.

Может, дома его кормили
И получше, и повкусней?
Да, не все голодными были –
Правда, понял я это поздней.

Сыт он был и здоров, и каша
На тарелке была цела.
Незаметно к столику наша
Воспитательница подошла.

Голод. Жуткое время было, —
Но другого-то я не знал,
А она поспешно решила,
Что те корочки я побросал.

«Подними их и съешь! Не стыдно?»
На нее я в слезах глядел.
Было больно мне и обидно,
Но чужие огрызки не ел.

Где мальчишка тот? Жив ли? Может,
Мне все это не вспоминать?
Только нагло-сытые рожи
Слишком часто я вижу опять.

Маленького Виталика душили слезы. Он так ничего и не сказал воспитательнице.

        Осьмушка хлеба¹

Раньше все спешил, пробегая,
А теперь иду, не спешу...
Эти улицы с детства знаю,
Вот — по Кирочной прохожу.

Здесь, на этом углу в блокаду,
Помню, булочная была.
Говорят, вспоминать не надо,
Как осьмушка хлеба мала.

Но ведь памяти не прикажешь —
Подхожу, открываю дверь.
И светло, и уютно даже,
Только нет здесь хлеба теперь.

Все пирожные, кексы, торты,
Пироги да иная снедь
Из муки дорогого сорта.
Изобилье — не похудеть!

Выхожу, направляюсь к Храму —
Призрак прошлого предо мной.
Вспоминаю бомбежки, маму
И сирены жалящий вой.

День тот помню — уже ни крошки.
— Милый братик, не умирай!
В кулачки он сжимал ладошки,
Будто бы прощался: «Няй-няй...»

Вот и дом! В нем тогда мы жили.
Был отсюда за хлебом путь…
Нелегко из нынешней были
В быль минувшую заглянуть.

Пожалуй, единственный светлый момент за период ленинградской блокады — подарок, полученный на Новый год — Виталий Николаевич отобразил в стихотворении.

              Мамин подарок

Мне не помнится смех мой детский —
Сразу голод и смерть кругом,
А однажды снаряд немецкий
Прилетел и разбил наш дом.

Мы остались тогда без крова,
По блокадному городу шли;
Небо вновь накалялось сурово
Да скелеты домов росли.

Надрываясь, сирены выли,
Плыл по улицам горький дым.
Люди добрые приютили,
Поделились теплом своим.

Я очнулся — лежу в постели,
Мама к сердцу прижала меня,
От голодной спасая метели
И от вражеского огня.

Как мы выжили — непонятно,
Но мы вынесли этот ад.
Нам отец писал: «Беспощадно
Бьем фашистов за Ленинград!»

Наконец, позади блокада.
Ленинградцы ликуют — салют!
Стихла вражеская канонада,
Немцев пленных толпой ведут.

Мне игрушечный домик мама,
Подарила на Новый год
И с улыбкой она сказала,
Что Победа уже идет.

Я не знал тогда — за игрушку
Мама хлеб свой тому отдала,
Кто недавно нацеливал пушку,
В наши, может, стрелял дома.

Вспоминая сейчас все это,
Я гляжу на игрушку-дом —
Вестник мира, тепла и света
И Победы добра над злом.

Пленных немцев в период блокады водили на разрушенные дома — восстанавливать город, работать на стройке. Некоторые из них умудрялись делать поделки, в том числе и детские игрушки. Вот такую игрушку — деревянный домик — мама обменяла за кусок хлеба у пленного немца.

      Апрельское солнце
               (баллада)

Блокадного сорок второго
Апрель сквозь морозы идет.
Земля прогревается снова
И тает на Ладоге лед.

Под градом бомбежек в Кобону
Дошли три вагона. Стоят.
Скорей разгрузить бы вагоны,
Отправить мешки в Ленинград.

В них репчатый лук. Ленинградцев
Помог от цинги бы спасти.
Машинам по льду не добраться –
И вязнут, и тонут в пути.

Что с грузом бесценнейшим будет?
Промокнет, сгниет, пропадет.
Закрыта Дорога, но люди
На плечи мешки и — вперед.

Доставить тот груз непременно –
Задача под стать боевой.
По талому льду по колено,
По пояс в воде ледяной.

Уходит, как в бой, вереница,
Навстречу — и ветер, и снег.
В промоины чтоб не свалиться,
Шли в связках — пять-семь человек.

Так тридцатикилометровый
По тающей Ладоге путь
Преодолевали в суровой
Борьбе. И не передохнуть!

Палатки постов медицинских
Теперь превратились в плоты.
А берег далек — путь неблизкий.
Владения льда и воды.

Но странно — не слышно, не видно
Фашистских налетов в пути.
Решили враги, очевидно,
Что здесь невозможно пройти.

Но шел караван многотонный —
Давался с трудом каждый шаг.
Подарок блокадникам скромный
Был перенесен на плечах.

Пол-луковки будет всего лишь
На скудный блокадный паек.
Но сколько ж ты, луковка, стоишь
Бредущим не чувствуя ног?!

Спешили в раскисшем апреле,
Чтоб к празднику Мая успеть
Подарки вручить. И успели,
Ступив на прибрежную твердь.

Вела их незримая сила.
Здесь больше никто не пройдет —
Назавтра совсем растопило
И вскрылся на Ладоге лед.

                 * * *

Стирается память с годами
И нет тех Героев живых…
Апрельское солнце лучами
Нам напоминает о них.

Прежде чем отца Виталика, Николая Сидоровича, отправили на фронт, он заболел и лежал в госпитале, который находился в подвале Текстильного института. После выздоровления солдат собрали в вагонах на Московском вокзале, но никак не отправляли, не было возможности. Отец по согласованию с начальством решил пойти навестить семью: жену и двух сыновей. И с Московского вокзала он пришел в дом на Ковенский. Отец увидел умирающего младшего сына, слабого старшего и, прежде чем уйти, сказал жене: «Сохрани хотя бы одного».

Николай Сидорович прошел войну и вернулся домой. Он был на Ленинградском, Белорусском, Украинском фронтах, был на Курско-Орловской дуге, форсировал Днепр. Был неоднократно ранен, последний раз — в Чехословакии, после чего оказался в госпитале в городе Прешов. Герою-отцу Виталий Николаевич посвятил поэму «Дороги и бездорожье войны».

¹ Не краюшка, не горбушка, а 1/8 часть килограмма — 125 гр. (прим. автора).