100 лет назад этот вопрос невероятно остро стоял перед молодым советским театром, переживавшим напряжённый период «бури и натиска» на, казалось, вечные устои театра. Именно тогда раздался спасительный призыв А.В.Луначарского "Назад к Островскому!» Прошумели десятилетия (и какие!), и вновь раздался зов: «Вперёд к Островскому!» Ответ на этот исторический феномен тяни-толкая отчасти даёт прошедший в Москве XIII международный театральный фестиваль «Островский в доме Островского». На пресс-конференции перед его открытием художественный руководитель Малого театра Ю.М.Соломин произнёс фразу, вызвавшую задумчивое молчание как членов жюри фестиваля, так и пишущей братии, о том, что нельзя переиначивать классику – это просто подсудное дело. Напутствуемые этим мнением признанного мастера попробуем разобраться в увиденном.
Театральный марафон на сцене Малого театра начали две «Бесприданницы»: 11 апреля свою версию представил академический театр им. Ленсовета из Питера, а на следующий день, как раз в 200-летнюю годовщину со дня рождения Островского, – Барнаульский театр им. В.М.Шукшина. Интерес питерцев к острой форме общеизвестен: город совершенной архитектурной формы (и содержания!) невольно вызывает дух творческого поиска, часто вопреки уже сложившимся традициям – так рядом с хореографическими шедеврами Петипа возникают балеты Фокина, близ Александринки вырастает еретический талант Мейерхольда, из-под крыла музыкального академизма Петербурга вырывается в полёт дар Шостаковича… Что касается увиденной «Бесприданницы», то новаций (режиссёр Д.Луговкин) было хоть отбавляй, для самого же Островского места почти не осталось. Главное недоумение вызвал образ Ларисы (В.Пащенко), на редкость необаятельный, какой-то расхристанный, с неприятным тембром голоса. Видимо, не случайно программка спектакля украшена фотографией стоящей спиной мамзель с беспорядочно рассыпавшимися волосами и в полурасстёгнутой нижней сорочке, вызывая скорее ассоциацию с героиней купринской «Ямы», а не Ларисы Островского, сумевшей даже в бессердечно-расчётливой среде сохранить чистоту души.
Похоже, что в нынешнем театре исчезло само понятие «художник». Островский без декораций, герои одеты в разномастные костюмы неопределённого времени (Э.Капелюш, И.Цветкова) и ведут себя соответственно. Скука смертная. Живое слово Островского превращается в театральную ложь, высокопарную, искусственную, как в классицистской трагедии. Гремит музыка, крутятся огромные колёса (что бы это значило?), и вопит Карандышев, держа в руках тело Ларисы: «Что я наделал!»
P.S. Запись в книге отзывов: «Как устрашающе пал театр! И это – питерцы! Ничего от духа Островского, его обаяния, боли сердечной за растаптываемое человеческое достоинство. Жестяная декламация, режиссёрско-актёрские выверты – пустота, выдаваемая за обострённо современное прочтение».
«Бесприданница» № 2 из Барнаула. А ведь права пословица: «Всё познаётся в сравнении». После балагана, разыгранного барнаульцами, питерская «Бесприданница» показалась более приемлемой, нежели то, что было представлено Алтайским краевым театром (режиссёр М.Астафьев). Вот лишь несколько примеров. Вожеватов в разговоре с Кнуровым весьма убедительно подтверждает своё «патриархальное воспитание», кладя ногу на стол, а тот, в свою очередь, беседуя с Огудаловой, эффектно орудует по её телу тросточкой. Паратов, появившись в городе с толпой цыганок, лихо вращается в брейк-дансе. Самая же поразительная режиссёрская находка – в сцене званого обеда у Карандышева, когда Паратов с Вожеватовым бесстрашно подставляют свою часть тела (что ниже пояса) под дуло пистолета жениха Ларисы. И это на сцене Малого театр в день юбилея драматурга! Кто участвовал в отборе спектаклей для фестиваля? Кому пришло в голову показать это глумление именно в день рождения Островского?! Кто ответит за это надругательство над нашей культурой?!!
P.S. Запись в книг отзывов: «Классику трудно испортить, но труппе это удалось! Очень грустно от такого грубого и непрофессионального обращения с Островским! И где?! В Малом театре. Это не Кнуров, не Паратов, а какие-то братки».
На следующий день Калужский театр представил комедию «Как Миша Бальзаминов за счастьем ходил». На сцене стояла огромная телега, на которой и происходило действие (художник Б. Шлямин). На телеге стоял большой рундук, он же лежанка, стол, колодец – всё, что понадобится. Грохочет гром, сверкает молния, откидывается крышка рундука, и из него, как чёрт из табакерки, является сваха с куклой в руке. На свахе (учитывая её размеры) широкие чёрные брюки и такого же мрачного цвета двухвостое долгополое пальто (художник по костюмам О.Богданович). Сунув Мише куклу, сваха сгинула в рундуке под грохот грозы. На сцене постоянно двигались и переговаривались персонажи, но не было главного – сопереживания происходящему, нарастала скука, пока вдруг не исчезла лёгкая дрёма: в двух противоположных ложах бенуара, близких к сцене, не появились две дамы. Мгновенно фантазия перенесла нас в XIX век, подлинное время Островского. Буквально рядом, в ложе, сидела дама, сверкая бриллиантовым колье и белизной плеч. Она смело переговаривалась со своей знакомой через весь зал (что было немыслимо в XIX веке), но была так почти подлинна, что реплики, которыми обменивались дамы, как-то без особого интереса проскакивали мимо внимания, целиком переключённого на созерцание «живой картины» века XIX. Были и другие режиссёрские «находки», лишь подтверждающие справедливость утверждения: любой приём, срабатывает лишь раз, обрывая живую ткань действия. В калужском спектакле обыгрывалось каждое слово, и за этой мельтешнёй пропадал интерес к главному – жизни, так ярко и щедро представленной Островским. «Тоска, Анфиса!» - «Тоска, Раиса!»
P.S. Запись в книг отзывов: «Бедный Островский! Испортили «Женитьбу Бальзаминова». Это не спектакль, а балаган, причём серого цвета. Дым идёт не переставая, в горле першит, ушли в антракте». Всё подчёркнуто автором отзыва.
Спектакль белорусов ожидался с интересом, полностью оправдавшимся. «Горячее сердце», сыгранное артистами академического театра им. Я.Купалы на белорусском языке, стало первой зарницей на тусклом фестивальном небе. Да, это было современное прочтение (режиссёр В.Еренькова, художник Б.Герлован), но без броского самопоказа, а исходившее из желания радостной встречи с автором глубоким, сердечным, ценящим и подлинное благородство, и шутливость, таящиеся в человеческом характере. Здесь тоже были моменты «соавторства» с Островским (например, в неожиданной трактовке образа Хлынова, превратившегося из одуревшего от своего богатства и вседозволенности подрядчика в статного красавца с роскошным, почти оперным голосом), но сделано это было достаточно убедительно, без нарушения поэтики Островского. Художественную ткань спектакля о русском горячем сердце исподволь пронизывало национальное белорусское миросозерцание, необычайно близкое нам (единая славянская ветвь!), не потерявшее света в душе, несмотря на все испытания, и так исповедально отразившееся в пении и пластике – хороводах женщин-горлиц в белых одеждах.
«Волки и овцы» Белгородского театра запомнились как увлекательный авантюрный рассказ ободной неудавшейся «негоции», по выражению небезызвестного Чичикова (режиссёр А.Кузин, художник К.Пискунов). Всё в этом спектакле было слитно, никаких выпирающих, «указующих» деталей, и Островский без этих режиссёрских «подпорок» выглядел таким живым, занимательным, что контакт с залом установился практически сразу. Знакомая пьеса вызывала новые ассоциации, не навязываемые режисёром, а возникающие органично, исходя из нашего нынешнего опыта. Потому так живо откликался зал на все сюжетные перипетии, искренне благодарный за неискажённого Островского.
Последним из увиденных спектаклей стало «Доходное место» Тверского академического театра. Войдя в зрительный зал, я ахнула: на сцене при открытом занавесе уже стояла декорация, но какая! В полном соответствии с ремаркой Островского: «Большая зала в доме Вышневского, богато меблированная»1. Это было какое-то полузабытое театральное волшебство (художник В.Герасименко). Две массивные колонны ионического ордера по краям сцены придавали парадной комнате дворцовый вид, дополненный роскошной люстрой и мебелью, обитой дорогим штофом. Цветовая гамма говорила о хорошем вкусе владельца и его больших финансовых возможностях. Огромные окна, сквозь которые была видна зелень сада, несколько смягчали ощущение неприступного барского великолепия особняка. Отсутствие занавеса удивило. Такую эффектную красоту стоило поберечь для начала спектакля, но, продолжая рассматривать гостиную, я подумала: а ведь прав режиссёр, дав возможность зрителю не спеша, ещё до начала действия, войти в мир живущих в этом особняке. Режиссёр Г.Шапошников как подлинный профессионал исходит в своей работе прежде всего из мира атора, что придаёт его спектаклям ту силу воздействия, которая отличает настоящее искусство от его суррогата под торговой маркой «я так вижу». Даже если Г.Шапошников идёт на лёгкое редактирование, то это чаще всего в русле авторской мысли. Например, вдова Кукушкина перед приходом жениха говорит дочери: «Юлинька, спусти немного мантилью с правого плеча»2. Режиссёр опускает эту реплику, заменив её секундной пластической мизансценой: проходя мимо дочери, Кукушкина ловко одёргивает у ворота её платье – и перед нами возникает вполне привлекательное декольте. Случается, правда, и перебор, такова, например, игра с пирожным, когда влюблённые мажут друг другу лица, как это было в ходу в цирке и немом кино. Но главная и несомненная удача спектакля – в верности духу обличительной комедии Островского, невероятно созвучной нашему времени. Как чутко воспринимал зал реплики героев – с жадным вниманием, сочувствием, аплодисментами! Недаром по завершении спектакля в приветственном слове его участникам народный артист России А.Клюквин сказал: «Играть Островского – счастье. И смотреть – тоже».
Итак, фестиваль завершился, подтвердив мысль, высказанную ещё перед его началом на пресс-конференции директором театра им. Ленсовета В.Градковским: «Театр спасается Островским». Подтверждением этих слов стал вечер в Центральной научной библиотеке Союза театральных деятелей России, посвящённый 200-летнему юбилею драматурга. Самой библиотеке 126 лет, её фонд насчитывает более 600 тысяч единиц хранения. В справочно-библиографическом кабинете библиотеки хранится 12 миллионов карточек, из них 24 тысячи относятся к фонду Островского. Невероятное богатство! О том, что оно востребовано, говорили н только выступавшие критики, это подтвердила и юная театральная поросль в лице студентов второго курса Московского института культуры, сыгравших (и как!) сцены из двух пьес Островского: «Невольницы» и «Правда – хорошо, а счастье – лучше». Это выступление в библиотеке напомнило утверждение известного исследователя творчества драматурга А.Журавлёвой: «Никогда, ни до, ни после Островского, никто из русских великих писателей не был столь тесно связан с театром, не думал о драме как о литературе для сцены в таком прямом и полном смысле, как Островский»3.
1 А.Н.Островский. Пьесы. –М.:Слово, 2000, стр 149.
2 А.Н.Островский. Пьесы. –М.: Слово, 2000, стр 167.
3 Там же, вступительная статья, стр 9. Подчёркнуто автором.
Ончурова Нелли Константиновна, театральный критик, балетовед, доцент кафедры «Международное сотрудничество» Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, член Союза театральных деятелей России, член Союза журналистов России.
