***
Эту книгу ты читай не спеша,
В каждой строчке — и секрет, и намёк,
В каждой строчке обнажилась душа, –
Я не мог ей запретить, я не мог.
В книге — тайнопись несказанных слов
И агония космических сил.
Ей я отдал плоть за плот, кровь за кров,
Ею статую твою оживил.
В книге — всё: колдуй, гадай, ворожи
И носи её всё время с собой.
Мы с тобой не целовались во ржи, —
Я не Байрон и не Бёрнс, – я другой.
Ветер вздорный и задиристый смолк,
Чтоб стихи могли прийти в тишину.
Я себя взял у тебя нынче в долг
И, наверное, уже не верну.
Ты одна, как жизнь, ты слышишь сердца –
Те, что бьются, трепеща и дрожа.
Эту книгу дочитай до конца,—
До издательства и до тиража.
Фотокарточка желтеет. Земля
Понимает, белый свет стал не бел,
А принцесса ждёт теперь короля,
Потому что принц уже постарел.
Прежде планы были, нынче — мечты.
Я на снимке — вроде тот, да не тот.
Эту книгу терпеливо прочти
И верни тому, кто всё ещё ждёт.
***
Движение невидимых частиц,
Имеющее власть над нами всеми.
Никто не знает, что такое время.
Мы все играем здесь какой-то блиц.
Не развернуть и не остановить.
Узнать бы, где оно берёт начало.
Секунды много, а столетий мало,
Чтоб выбрать нуклеиновую нить,
Характер, внешность, путь, учителей,
Эпоху, место жительства и титул —
Судьбу, что нам шутник какой-то выдал,
И дьявола, — чтоб было веселей.
Линейно ли, циклично ли оно,
И можно ли о нём узнать из Торы?
Ведь чудесам не свойственны повторы,
А без чудес, так вовсе несмешно.
Я вслушиваюсь в тиканье секунд, —
Прицокивает смерть издалека мне,
Спрессовывая эры в метры камня,
А сердце призывает мозг на бунт.
Неорганическая красота!
Свидетели утраченной свободы
В борьбе за выживание — жеоды
И друзы — помнят то, что неспроста
Мир создан был из волн и из частиц,
Фантазиям — и тем хватило места
На всей шкале: от пика Эвереста
До Марианской впадины, где ниц
Склонился благородный известняк,
Дышавший жадно углекислым газом.
Вулкан впервые испытал оргазм,
И тут же понял, — что-то здесь не так.
Пока ты дышишь, мир перед тобой
Кривляется, паясничает, грезит
И грязной ложкой в котелок твой лезет,
И кажется, что так горазд любой.
Дыхание даёт и жизнь, и смерть.
Мы выдыхаем больше, чем вдохнули,
И минералы, стоя в карауле,
Следят за тем, как зыбью станет твердь.
Мы эхо, запах, память — мы ничто.
Мы выдумали действия и роли.
Мы колебания, мы волны поля.
Мы всплески, синусоиды и плато.
А раз есть поле, значит, есть эфир.
Он возложил ответственность на Ноя
И гравитационною волною
С лица земли стёр самый первый мир.
Тогдашняя вода и ныне здесь,
Её учили жизни минералы,
С их памяти она берёт начало
И учит жизни время, спешке — спесь.
Водой мы причащаемся, мы — в ней.
Мы из воды, мы обратимся в воду
И углекислый газ — её свобода
Важнее нашей, жизненно важней.
Молекула спускается с горы,
Уходит в океан отдать скрижали,
Которые создатели держали,
Придумывая правила игры.
Заложники созвездий и планет,
Мы подозрительны и осторожны,
Мы верим, что, раз хочется, то можно,
Но одинаковых закатов нет.
И каждый день по-разному живёт:
Один монахом, а другой пиратом.
Приходит смерть и к бедным, и к богатым,
И останавливает в свой черёд.
Нас время создаёт из ничего,
Нет у него к нам никакого чувства.
Придумали мы Бога для искусства,
Чтоб оправдать и скрасить естество.
Должно быть, время слышит чей-то зов,
Спешит к нему и не находит, злится,
Что хочет, но не может наши лица
Узнать, когда мы вышли из низов.
Я думаю, что время — существо
Особенное, быть им честь и бремя.
Никто не знает, каково быть всеми
И создавать нас всех из ничего.
***
Аквариум – это иллюзия жизни, лишившейся веры и воли,
Когда ты свободен, когда ты спокоен и счастлив, сейчастлив - сейчас,
А добрый хозяин внимательно смотрит, с улыбкой вздыхая: «доколе?»
Захочет – накормит, захочет – отравит, захочет – сольёт в унитаз.
Один на один оказавшись с любовью в разгар её шквальной атаки,
Растратив на нежность последние силы надежды, вернулся к тебе.
Вернулся, как будто бы стал Одиссеем, забывшим о троне Итаки,
К своей Пенелопе, к своей Эвриклее, к своей изощрённой судьбе.
Харибда и Сцилла, сирены и Кирка, феаки и глаз Полифема –
Ничто не пугает влюблённого, кроме разлуки с любимой своей,
С любимой отчизной, растившей нас теми, кем станем мы в будущем. Все мы
Обязаны жизнью своею священной, прекрасной и страшной лишь ей.
Мы рыбы. Мы молимся нашему Богу, но Он нас, похоже не слышит.
Он чистит аквариум, сыплет нам корм и часами глазеет на нас.
Ему бы закидывать невод, но кто-то Ему Одиссею напишет
О том, что в ответе за нас Он, о том, что нельзя нас сливать в унитаз.
***
Зачем нужны слова, ведь все всё понимают?
Посмотришь на цветы и глубоко вздохнёшь.
Нас ритмы создают, нас паузы ломают,
Нас обсуждают день, ночь, васильки и рожь.
Я слушаю людей, живущих здесь впервые,
Твердят, что жизнь прожить – не поле перейти.
Видать, им невдомёк, что смертные – живые,
И каждый человек – идея во плоти.
И каждый ищет цель ногами и руками,
А настоящее лишь в памяти хранит,
И в зеркало глядит на философский камень,
Выменивая явь на мрамор и гранит.
Не упрощай себя обыденностью будней.
Стараясь быть как все, не стать самим собой.
Зачем нужны слова, когда есть гусли с лютней
И радуга, и цвет практически любой?
Когда ты одержим несбыточной мечтою,
И музыка в тебя вселяется, как бес,
И заставляет в такт тебя качаться, стоя,
И ползать по земле, и прыгать до небес,
И превращаться в дождь, в звезду, в орла и в змея,
Забыв о колготе реальности земной.
Как музыка, в меня вселяется идея
И наполняет жизнь, и управляет мной.
Я по´ полю хочу пройти диагональю,
Прожить не кое-как, а очень, – а весьма!
Воспеть на все цвета рифмованной печалью
Архитектурные излишества ума.
Я должен всё успеть, – до самой чёрной точки.
Идея ждёт меня, – она ещё жива,
И я тянусь за ней, вставая на мысочки, –
Так надо ль объяснять, зачем нужны слова?
***
Кто владеет словом, тот владеет миром.
Кто владеет миром, тот непобедим,
И ему просфора кажется зефиром,
И ему чужое кажется своим.
В салки, в прятки, в жмурки смерть играет с нами, –
Только б не узнала и не догнала.
Счастье — это то, что выразить словами
Могут только время, тишина и мгла.
Счастье любит честных, счастье любит смелых,
Но у них нередко с будущим конфликт.
Переубеждать я вряд ли бы посмел их, –
Им ещё в утробе вынесен вердикт.
Все мы Гулливеры, Робинзоны Крузо,
Крошки Цахес или Дон Кихоты. Нас
Одаряют грайи, гарпии и музы, –
Жаль, что их алмазы не дороже страз.
Человеку мало счастья и свободы,
Он всё время ищет ценную руду,
А находит только полую породу, –
Можно ль ароматы распознать в чаду?
Как распорядиться собственною силой,
Долететь до солнца и упасть на дно,
Видя, как планетой, стылой и постылой,
Семя троглодитов вновь истреблено.
Кто-то верит в чудо, кто-то смотрит фильмы,
Кто-то тянет жребий, кто-то зелье пьёт.
Правильно, красиво, вычурно и стильно
Жизнь нас возвращает в свой круговорот.
Деловую хватку с соловьиной трелью
Ловко эффективный менеджер скрестил,
А седой философ пьёт за новоселье
Из копытца что-то из последних сил.
Почему же время нам дано на время,
И слова уходят за водой в песок.
Ромовою вишней в шоколадном креме
Прозябаю в жизни, низок и высок.
Низок — потому что человек я слабый,
А высок — поскольку знаю, как я слаб.
Я скрестил сегодня в полночь розу с жабой,
Получилась рифма к слову «эскулап».
Слово исцеляет всех своим эфиром,
Я встречал поэтов и за ворожбой.
Кто владеет словом, тот владеет миром,
Не имея власти над самим собой.
***
Мне нужно встретиться с тобой, мне так необходимо
Испить из родников твоих спасительной воды –
Прозрачной, чистой и живой, – большой, как гордость Рима, –
Воды, стекающей дождём с курчавой бороды
В пустыне скарабеев, змей, стервятников, шакалов
И скорпионов – всех, кто ждал прихода моего,
Где я один стою в кругу ухмылок и оскалов,
Смотрю на них и чуда жду, и верю в волшебство.
Да разве ж можно здесь спастись? Мир стрессами прокурен,
Мы покупали кислород за углекислый газ,
Но нас с тобою не скрестил в своём саду Мичурин,
И Парацельс не обвенчал в своей реторте нас.
Я сел на берегу Янцзы, застал шум ветра в соснах
И заварил зелёный чай, и по глотку смотрю
За тем, как медленно вода уносит прочь несносных,
Смущая, раня и стыдя пунцовую зарю.
Универсальный человек сильней, чем компромиссы,
Я вижу всё в твоих очах: и собственную грусть,
И нежность к хрупкой красоте влюблённого Нарцисса, –
Всю биографию его я знаю наизусть.
Скажи мне, кто мы? Оба лжём, и оба это знаем.
Нам, смертным, интересно жить лишь первые сто лет.
Нам просто спутать волчий вой друзей с собачьим лаем
И не к тому виску прижать холодный пистолет.
Оттенки серого ловлю я на́ небе. Красиво!
Да, в серости минимализм ис-чер-пы-ва-ю-щий,
Но пусть вечерний макияж осеннего призыва
Раздаст героям наших дней и шпаги, и плащи.
Друзья отправились в поход за собственною шкурой.
Им не до нас, – они ведут охоту на себя,
Но кто охотник тут, кто дичь – рассудит дядька хмурый,
Видавший, как кровавый Нил, на лодочке гребя,
Проплыл Харон. В руинах храм. Макака-хулиганка
По статуям да по плющу на башню забралась.
Я лотос, я цвету в грязи, в священных водах Ганга,
Не обольщаясь, не стыдясь и не цепляя грязь.
Смотрю я не в твои глаза – в кашмирские сапфиры,
А судия надел парик и поднял молоток,
Чтоб громко вынести вердикт несовершенству мира.
Мне нужно встретиться с тобой, хотя бы на глоток.
Мне нужно рассказать тебе, как воскресает Сталин,
И как на блеск кремлёвских звёзд торопятся волхвы,
Как незаметно жизнь течёт, как в одночасье стали
Тут Лета, Стикс и Ахерон притоками Москвы.
Мне нужно расспросить тебя, как князю — дуб столетний,
О том, зачем нас случай свёл, и развела судьба.
Целуй, как будто в первый раз, и обнимай — в последний,
На расстоянии большом любая связь слаба.
***
Не моя! Мой долг тебя вернуть
Человеку, выбранному наспех,
Одному из этих, – коренастых, –
Отыскавшему обратный путь.
Я порой собою не владею, –
Оттого наивен и нелеп.
Ни в национальную идею,
Ни в могущество духовных скреп
Я не верю – много нестыковок,
С общим знаменателем – никак.
Видимо, я не настолько ловок,
Чтоб случайность принимать за знак.
Видимо, я верю в человека,
В разум, в силу воли, в честь и в долг.
Мне что Иерусалим, что Мекка –
Я ношу с собою валидол.
Я нередко выражаюсь грубо,
Будто бы огнём горят во мне
Аппетит таёжных лесорубов,
Память погребённых о войне,
Чувства справедливости и мести,
Грёзы о несбыточном и страх,
Первобытный страх немых созвездий,
У которых жизнь моя в руках.
Не моя! Мне ночь твердит: не спи с ней,
Не целуй её поникших вежд.
Личность – это память прошлых жизней,
Вставшая над пропастью надежд.
Наша встреча может стать последней,
Время пот сотрёт с лица земли,
Слыша, как с тобой мы в сумрак летний
Джазовое кружево сплели.
Всё: от свинга до импровизаций
И до перегибов на местах.
Ты привыкнешь, стоит лишь связаться
С истиной, держащей мир в руках.
Музыка – дыхание Вселенной!
Я рукою вытираю лоб.
Это всё огонь во мне, нетленной
Истины стремительный галоп.
Уязвимый, я подобен слизню,
Главное – не начали б расти
Метастазы страха перед жизнью,
Разъярённой чатом GPT.
Нет ни ассасина, ни джедая.
Истина с ума меня свела
И хохочет, сверху наблюдая
Поединок змея и орла.
В воздухе сомнения роятся, –
Ни сознания, ни бытия.
Время вышло, и пора признаться:
Эта жизнь немая – не моя!
***
Разобрать бы на атомы всё бытие
И увидеть, что нет ничего.
Видно, скептик, раз верю я, как сомелье,
В интуицию и мастерство.
Человек человеку — депеша, письмо:
Сургучом запечатан пакет,
И на марке стоит вместо штампа клеймо,
И обратного адреса нет.
Мы живём для того, чтоб очаг свой сберечь,
Чтоб и впредь он и грел, и светил,
Чтоб он долго был местом прощаний и встреч,
Чтоб на нас не растратил весь пыл.
Кто-то выкует в нём себе меч или ключ,
Кто-то сварит похлёбку в котле.
С кем-то нежен и ласков, а с кем-то колюч –
Как и каждый из нас на земле.
Он живой, он способен на многое, он
Разрушает и вновь создаёт
Мир из атомов с самых забытых времён,
С самых непокорённых высот.
Я в себе его чувствую тоже. А вдруг
Я последним был в милых очах,
И, согретый теплом человеческих рук,
Я подбросил полено в очаг
Со святой простотой, — так уж вышло само.
Словно ведьма, пошло на костёр
Запечатанное заказное письмо –
Неоконченный наш разговор.
Бесполезно: планету мою не вращай,
Не подкармливай хлебом мечту.
Ты тогда мне в глаза не сказала «прощай!»,
И уже я его не прочту.
Хорошо бы на атомы мир разобрать
И иначе собрать его вновь,
Чтоб мы встретились здесь же с тобою опять,
И чтоб вспыхнула снова любовь.
***
Ни логики, ни этики, ни злости, ни обиды.
Вода и масло полностью нашли свои слои.
Тщедушные сабмиссивы на нас имеют виды, —
У каждого из нас свой путь и призраки свои.
Не веришь? Просто присмотрись: убийцы ходят рядом,
Урановые рудники гораздо ближе к нам,
Чем кажется. Я, как вакхант, стою над виноградом
И собираюсь подарить свободу вещим снам.
Осиротело эхо слов, парящих над ущельем.
Не думай слишком долго, — жизнь поэта коротка.
Целуюсь с чашею вина, смеюсь над возвращением
Туда, где ждёт меня печаль последнего глотка.
Единство и борьба добра со злом не знают меры,
И дебет с кредитом у них не сводится никак.
Любви к тебе достаточно, но не хватает веры,
Чтоб нынче консумировать второзаконный брак.
Щепотку соли разотру над щами равномерно.
Посмейся, в сорок три ко мне опять пришла весна, —
И началось! Бродила кровь, сражались честь и скверна,
Сокодвижением в стволе душа была полна.
Надежда стоит слов о ней, в стихах её возвысив,
Я наблюдаю, как Христа в который раз распнут,
Как возвышаться надо мной пытается сабмиссив,
Подставивший мне свой хребет под занесённый кнут.
Как жаль, что не расступится передо мною море,
Нет сил сопротивляться впредь чесоточным клещам
Воспоминаний о моём несбывшемся фуроре,
Когда я ожидал медаль, а получил по щам.
Мне кажется, что я атлант, приплывший с Атлантиды,
Сюда, в столичный зоопарк, к тебе, в жару и в снег.
Нет у меня на Дарвина ни злости, ни обиды,
Здесь обезьяна смотрит так, как смотрит человек.
***
Ко мне приходил экзорцист злых духов моих изгонять,
Втирать магистерий, елей и миро в отжившее тело,
Которое изнемогло в руках его и разомлело,
Впитав в себя ладанный дым и истинную благодать.
Замкнулся магический круг из сотни зажжённых свечей,
И демон, живущий во мне, метался в предсмертной горячке,
В непереводимом бреду срывая сухие болячки,
Запёкшиеся на душе, — чтоб стало ещё горячей.
Мне ль биться в падучей? Я бьюсь. Меня треплют мелкая дрожь
И судороги, и озноб в агонии, вплоть до конвульсий.
Я весь квинтэссенция, сплав стихий, смесь суспензий, эмульсий
И аэрозолей, — во мне становится истиной ложь.
Последние силы души уходят на проводы дня.
Тут кто-нибудь сможет спасти поэта? Не «Beatles», не «Queen» же?
Нет, «Лунная ночь на Днепре» работы Архипа Куинджи
И чей-то фаюмский портрет, уставившийся на меня.
Я слышу тревожный набат сквозь грохот влюблённых сердец.
Пусть лодочник вспомнит в свой срок про плату в оболах и векшах,
А я Лемюэль Гулливер, попавший в страну сумасшедших,
Где варят по восемь часов на тихом огне холодец.
Как ловок он, мой экзорцист, умён и силён. Он горазд
Разглаживать и выпрямлять извилины мозга, руками
Водя по нагретой спине, чтоб вынуть сердечное пламя,
Украденное у богов, которое он им продаст.
Михаил Фридман, профессор Президентской академии (РАНХиГС), доктор философских наук, кандидат педагогических наук, академик Международной академии информатизации в генеральном консультативном статусе ООН, академик Международной академии наук педагогического образования, лауреат Литературной премии Александра Зиновьева, член Союза журналистов России. Автор 20 поэтических книг.